В поле кончились работы,
инструмент снесен в сараи,
а в Сибири на болотах
началась страда вторая.

Пережить мороз и стужу,
одолеть период зимний,
для того по горло нужен
кладезь поливитаминный.

Мужики кряхтят внаклонку,
бабы охают с устатка.
Да и вряд ли кто без стона
выйдет с клюквенной зарядки.

Но идут до белой мухи,
день за днем, сбивая пятки,
мужики и бабы в муках,
чтоб порадовать ребяток.

Морс из клюквы, морс брусничный,
барский морс из княженики,
даже царь в Москве столичной
ведал разве что по книге.

В смоляной избе сибирской
пацанята и пацанки
просто так едят из мисок
клюкву с медом. Мёд урманский.

В будний день на выходные,
в Васюганские болота,
поднялись и мы, поныне
там и клюква, и охота.

Ночевали, где придется,
накидав пихтовый стланик.
С неба сыплет, с неба льется.
Спал за Ваней, будто в бане.

Шевельнутся неохота,
но услышал сквозь дремоту:
- Женька, глянь-ко поскорей!
видишь, Сдвижение змей!

Черной тучей, черных нервов,
черным пламенем пылая,
снег, разбрасывая первый,
кочки с клюквой обнажая,

красным следом в снеге белом
черной силой рой катило.
По нему Иван дуплетом
стрельнул.
Эх, как закрутило!

Добрый плотник, что ж ты сделал?
Что за бес в тебя вселился?
Щеки, лоб как будто мелом
белым с просинью покрылся.

Шепчет:
- Кто-то мне, помимо воли,
пальцы сунул на курок.
Бились змеи в лужах крови,
отмеряя жизни срок.


По народному поверью
рок нагонит в третье лето.
Съехал Ваня на колени:
-Что же? Что же я наделал?

Вскоре жизнью разбросало
по таежному району.
В третье лето чуть узнались
у Никольского парома.

Плотник жил под сенью рока:
не шутил и не смеялся.
-Как живешь?
- Да так, не плохо…
Покурили. Распрощался.

Остальное знаю только
из газет, со слов знакомых:
в сентябре застрелен плотник
на своей постели сонным.

Началась беда на свадьбе,
где деревнею гуляли,
подрались в хмелю салаги,
Ваня их поднял и рАзнял.

На весу пристукнул лбами,
чтоб не портили веселье,
квасу дал, груздей в сметане,
чтобы выдохлось похмелье.


Хмель прошла, да дурь осталась:
был один из них в отсидках,
в тот же вечер, выждав малость,
отомстил, пальнув навскидку.

Вовка спал под одеялом,
под отцовскою подмышкой.
………………………………
………………………………
Осенью не стало дочки.
В полынье, ноябрьской ночью…
……………………………
…………………………….
С ними высох Горлов корень.
Вспоминать об этом больно,
как сбылась на третье лето
сатанинская примета.

За оградкой сиротливой
на погосте три могилки,
три стакана под иконой,
на стаканах хлеб соленый

Для того чтоб корень рода
уберечь от злого рока,
зашипит змея, не трогай,
пусть ползёт своей дорогой.

Если рок не на свободе,
сам сгниёт в нутре змеином,
с чёрным ядом перебродит,
по повериям старинным

От такой земной напасти
темных сил Верховной Власти
и спаси, и сохрани.
Дай нам, Бог, простого счастья
и не мерянной
Любви.

В осень ту все время лило,
Всё повымокло, всё сгнило.
Слух разнесся: - Аль уснули?
Есть картошка в Абауле!

Ноги в руки и поплыли,
бульбы на зиму купили,
про житьё поговорили,
про гостинцы не забыли.

Взяли с лошадью телегу,
подвезли поклажу к лодке,
разгружали, греясь бегом,
чтоб не зябнуть, взяли водки.

Куль последний уложили,
подустали, берег крут.
Закурили, дрожь по жилам,
слышим сверху хруп да хруп.

Ваня первым догадался
о природе странных звуков.
Умолял: - Родная, кляча,
стой на месте. Смирно, сука!

Ей шлея под хвост попала.
Бедолага, пятясь задом,
все бутылки растоптала,
как стояли, ряд за рядом.


Закусили горе смехом,
даже лошадь с нами ржала.
С глаз из Ваниных дуплетом
за слезой слеза бежала.

До Бичи несло теченьем
то в объятьях льда, то снега.
Плотник, думой омраченный,
с нами был и с нами не был.

Редко с ним такое было,
чтоб со лба не достучаться.
От предчувствия знобило
с темной силой повстречаться.

Между тучами в разрывах
зыркал месяц одноглазый.
Перед лодкою проплЫла
над водой хвостом играя,


в Иртыше иглою ржавой,
к Сдвижению, уже вторая,
Черная змея

***

- Друг мой ситный, Горлов Ваня,
чем сегодня будешь занят?
- Как всегда, придя с работы,
щец поем, попью компоту,


с Вовкой повожусь, с Наталкой,
чтобы папку не забыли,
а потом, айда - поплыли
на вечернюю рыбалку.

Хоть я плотник, ты – учитель,
не сдвигай своих бровей:
нынче я Руководитель,
на рыбалке. Рима, щей!


Рима, истая кухарка,
Чернобровая татарка.
У Ивана первым браком
померла жена…

На руках осталась двойня,
он их сам до года поднял.
Рима, женщина вторая,
стала детям «мать родная».

Что татарка, так не диво
и давно уже не редкость.
И певунья, и сметлива,
и сердечная соседка.

Собрались, нога в резине.
Собрались довольно быстро.
Тут Иван сказал:
- Бензину
по пути нальем канистру.

Так, так – так, без задней мысли,
подошли к одной хибаре.
- Если что, учитель, свистнешь.
Чай, свистеть умеешь, парень?


Вот бы кто, да ту картину
снял у старого сарая,
то, клянусь, мою бы мину
не признала б мать родная.

-Ванька, черт, ведь мы ж воруем,
государственное прём.
- Что сопрем, тем не торгуем,
значит, просто в долг берем.

Философия, однако:
что такое взять, что красти,
понимаема двояко
при Советской прежней Власти.

Двухметровая детина
бочку взял, как будто мячик,
через край из горловины
наполнять канистру начал.

В это время от сарая,
как иглой по голым нервам,
прошуршала, уползая,
к сдвижению, одной из первых
Черная змея.

Вступление.

Само страшное в этой истории то,
что это было на самом деле
и происходило на моих глазах.

Автор.


Горлов корень

Быль

Былинные в России мужики:
душой чисты, что маленькие дети,
бывает, что берутся за грудки
за тех, кто рядом, за кого в ответе.

При споре за столом всегда правы,
за святость чтут родительский могильник,
краснеют от чрезмерной похвалы,
за дело могут сунуть подзатыльник.

Работают, не разогнув спины,
перед начальством не сгибают шеи.
Одна беда: под роком сатаны
их поджидают в Сдвижение
среди болота
Змеи.

Очередь, очередь, очередь –
было такое время,
сегодня оттуда сволочи
сеют гнилое семя.

Сегодня в больницах очередь
даже на койкоместо.
Верните мне лучше очередь
за колбасой советской!

Поредели волосы,
заскрипели голосом
с возрастом.

С головой, с ручищами
оказались тыщами
нищими.

Разделили корочку,
разливая с горочкой
водочку.

В полночь новогоднюю
стопки дружно подняли
за Родину.

За неё за милую
хрустали добили мы,
выли мы.

Двое сходен впереди –
высоки ли, низки ли?
Две обрядовых Руси
у единой пристани.

Как бы ни были дворцы
красоты невиданной,
всё равно всех понесут
не домой, а из дому.

Русь из пепла ожила
семечками лузгая.
У России два крыла –
Россиян и Русское.

Им в суровые ветра
без согласья машется -
Русь единою была,
ныне Мать и Мачеха.

Гусей, встревоженные клинья,
пробив навылет облака,
на юг спешили от предзимья.
Стихало грустное: «Пока!»

Настроив тягу в русской печи,
хозяйка встала за ухват.
Хозяин в баню. Баня лечит
от разных хворей стар и млад.

Поддав, чтоб косточки размякли,
пропарив каждый позвонок,
Он и Она с былой ухваткой
взлетают выше на полок.

Вернувшись в избу, нежась в чистом,
за стол, за стопки, за грибки,
отбив поклоны на ночь исто,
прошепчут: «Господи, прости!»

Зачастили в сентябре
утренние росы.
Зашуршали по Земле
дождевые косы.

У природы банный день,
влажная уборка.
Ветром сдуло набекрень
у берёзок чёлки,

а за ними сарафан -
берегись, берёзоньки,
ветер, шалый озорник,
заголяет ноженьки.

Нет, такое подсмотреть
стало не по возрасту,
вжались мы спина к спине
к вековой берёзоньке.

Дождь осенний переждав,
разошлись тропинами.
Было вымокшим бельё -
жаль, с сухими спинами.

К*… «Я сегодня рожаю стихи…»

Я сегодня рожаю стихи
и, признаться, собою довольна –
сладкий привкус в начале строки,
после точки как правило больно.

Муж конечно ещё поворчит,
скажет, сына ему подавай.
Я сегодня рожаю стихи.
Хочешь сына, бери и рожай

В деревнях на закоулочках
жили издревле по- своему:
двор сломать – подолгу думали,
двор построить – тут же строили.

На полях с утра до вечера
о богатстве думать некогда.
Оказалось, что и не к чему –
что есть злато в злую непогодь?

Вот достатка, это надо бы,
без излишеств, чтоб не сглазили,
пятачками нищих радуя,
чтобы к нам в амбар не лазили.

На престол столы на улицах
прогибались с разносолами.
Никогда не позабудется
рожь, примятая подолами.

Закоулки деревенские
перекрашивают дачники,
только это разноцветие
без цыплят и клушек мрачное.

Оптимизация в здравоохранении. Реанимация на третьем этаже, лифт не предусмотрен.

Моей жене, Раисе Александровне с низким поклоном.

*

Всего три женщины со «скорой»
с женой больного на подхвате
его, а он такой тяжёлый,
наверх несли насколько хватит

нечеловеческих усилий,
врастая жилами в носилки,
чтобы они не завалились,
несли без охов-ахов, свыклись.

Штурмуя вечность восхожденья,
жена всё время норовила
уменьшить боль прикосновеньем
и боль на время уходила.

Сама не ойкнула ни разу,
крича безмолвным женским взглядом –
« Не падай духом, пересилим,
перетерпи, я буду рядом».

Он, выжив, низко поклонился
жене и женщинам со «скорой».
Он и Она шли из больницы.
Был прежним мир и в чём-то новым.

Вымерзают сумерки. По осени
оседает утренний туман,
замерцав серебряною россыпью
по угрюмым с вечера садам.

Словно в майский цвет оделись яблони,
обманулись даже соловьи,
всполошив нежданными руладами,
позабыв взглянуть в календари.

Праздник света праздновать так праздновать:
сняв с буфета тульскую гармонь,
гармонист ладами недосказанность
шлёт кому-то в синюю бездонь.

Мне б ступать по дну,
отыскав свой брод
к заливным лугам,
к копнам с мятою,

где туман прибил
пыль с больших дорог,
где приют нашла
тучька с радугой,

там вставать чуть свет,
наблюдать восход,
напевая Гимн
вместе с иволгой,

поджидать когда
в царстве недотрог
выйдут девицы
с коромыслами.

Зачерпнув воды,
я б одну из них
на руках унёс
вместе с вёдрами.

Поздней осенью
отыскался брод,
но в тот день как раз
пала изморозь.

«Погода» - ойкнула старушка.
«Погода» - скрипнул дед.
Лечебный чай разлит по кружкам,
взметнулся старый: Нет!

Налей-ка, бабка, что привычней,
груздей в сметане ставь,
вприкуску к ним блинов пшеничных,
медку чуток добавь".

«Погода...» - ойкает старушка.
«Угу» - мурлычет дед.

Старый пруд, пятно крапивы,
от церквушки остов древний –
вот и всё, что сохранилось
от порушенной Деревни.

Обгоревшая икона
с болью в сердце прошептала: -
Русь, пока живые корни,
Русь, очнись, начнём с начала.

Умному надо всё больше и больше
знаний о мире и как он устроен.
Чтоб словари становились всё толще –
сигают икары вниз с колоколен.

Мудрому надо всё меньше и меньше
знаний, добытых в смертельном полете –
проще два шара, тяжёлый и лёгкий,
сбросить, как в Пизе бросал Аристотель.

Помнишь дом, как на завалинку
и соседи, и шабры
брали семечек прожаренных
похрустеть на все лады?

Гармонист знал цену выхода,
плясуны должны дозреть,
наконец, с мехами выдохнув,
чуть помедлив, начал петь.

«Семёновна грудастая,
размерами похвастала,
плясать пошла, притопнула,
бретелька с треском лопнула».

Покатились люди со смеху,
девкам впору покраснеть,
а они такое грохнули,
что б парням не усидеть.

За «камаринскою» «русского»
выбивали каблуки,
закоулки стали узкими,
тропки спрятались в кусты.

Молодёжь сменяли взрослые
с хрипотцою в голосах,
их потом в восходы росные
ждал соловушка в лесах.

Помнишь дом?: - «А как не помнится:
после пляски удалой,
мужики и бабы с косами
пропадали день-деньской

на лугах, потом усталые
и соседи, и шабры
грызли семечек прожаренных
до темна на все лады".

..

Ярила лик и женский лик пониже спин,
когда фырчит их прототип на сковородке,
мужик увидев, восклицает: - Вот так блин! –
и получает, блин, блином по носоглотке

В дни цветения в саду
начинаем строить планы:
сколько банок прикупить
к тем, что сложены в чуланах,

не учтя, что в небесах
есть другие разнарядки:
что оставить на ветвях?
чем порадовать на грядках?

Лучше с планом не спешить –
ненароком можно сглазить,
есть возможность – отложи
все дела в цветущий праздник.

На ночь выстели кровать
лепестками белоцветья,
чтоб во сне опять летать
как тогда, в далёком детстве

и внимать из чистых нот
соловьиные рулады.
Стоп, а всё же под компот
сколько новых банок надо?

Перелески в сполохах зарниц,
над туманом брызнув позолотой,
провожают перелётных птиц
до озёр на дальние болота.

До озёр без схронов в камышах,
без пальбы прицельной и вслепую.
Мера человечности - душа:
грех кто бьёт в упор, на подсадную.

Чуть забрезжит, вновь к крылу крыло,
величаво проплывают птицы.
Дай-то, Бог, чтоб всем им повезло
до родных гнездовий возвратиться.

Не случайно свет свечи, неслучайно
бродит крадучись в ночи вслед за тайной,
смутно пляшут на стене чьи-то тени,
красный угол, до зари пряча в темень.

В этой темени прописана нечисть,
ей бы только до зари куролесить:
полуночника шугнуть из кроватки
понуждая поиграть с нею в прятки.

Заскрипит то тут, то там половицей,
обернувшись то Ягой, то Жар-птицей,
завывая обливаясь слезами,
громко хрюкая, как вепрь под дубами.

От таких её проделок-кошмаров,
то ли холодом обдаст, то ли жаром,
лучше вовремя ко сну смежить очи,
нечисть трусит баловать в одиночку.

С привкусом весеннего дождя,
с ароматом ранней медуницы,
как бальзам вода из родника
до того вкусна, что не напиться.

Чуть светает, наперегонки
побросав цветастые юбчонки,
окунуться с визгом в ручейки
до парней торопятся девчонки.

Парни знают цену – не впервой:
у девчат подхватят коромысла,
чтоб вприкуску с ключевой водой
жарким поцелуем насладиться.

Погляди на Русь
с колоколенки,
в деревнях что ни дом -
с особинкой,

в окаёмочке
домовой резьбы
от завалинок
до печной трубы.

На коньке петух,
под карнизом лев,
виноград в руках
у дородных дев.

Города ж теперь
обезличены:
ни лепнин былых,
ни наличников.

Накануне верба ожила,
прямо перед «вербным воскресеньем»,
с нетерпением Земля ждала -
сокам дать команду на движенье.

Навернулись слёзы у берёз,
на ветвях заснеженного леса,
вспоминая, как Иисус Христос
был распят,как плоть его воскресла.

Словно пальмы средней широты,
разрывая наледь над снегами
выпрямились вербные кусты
замерцав горящими свечами.

На курочку набросив тень,
орёл стал насмехаться: -
«Не лень тебе, который день,
в навозе ковыряться?

Летим со мной за облака,
в тепле позагораем,
пока нет рядом петуха,
пока он не узнает».

С самим орлом позагорать,
надев цветной купальник,
не смела курочка мечтать
об этом даже тайно.

А ведь не дале как вчера,
когда садилось солнце,
орёл пытался воровать
куриное потомство.

Петух с трудом отбил цыплят,
зло затаил стервятник –
цыплята спрятаны в сарай,
а куры в свой курятник.

И лишь молодка без мозгов,
забыв про кодекс чести,
взлетела выше облаков
с орлом в его поместье.

И началось, и понеслось:
загоготали гуси
про блуд, рассмотренный с низов,
про слухи и не слухи.

Дошли они до петуха,
от гнева став зелёным,
перчатку бросил к облакам,
для вроде бы влюблённых.

Орёл как раз того и ждал,
чтоб было легитимно
забить ревнивца петуха,
сыграв спектакль интимный.

Петух пал смертью храбреца,
не это так обидно,
а то, что клюнул на живца
отмыть позор куриный.

Орёл дурёху тоже съел,
отыграны все роли,
лишь пух её с небес осел
на дальнем диком поле.

Мораль к сему не так проста:
орлы как прежде в моде,
а кто торопится любить,
сходи на дико поле.

Мы все немного с прибамбахами,
не замечаем за собой
как докучаем «ох» да «ахами»
тому, кто рядом под рукой.

За болтовнёй оттаяв душами,
за стопкой выболтав секрет,
развесив уши жадно слушаем
чужие россказни в ответ.

И понеслось - едва знакомые
с потоком « свежих новостей»
полощут наше же « исподнее»
для нас и наших же друзей.

Ступив на скользкую обочину,
с неё срываемся в кювет
на бездорожье многоточия,
до злополучных «тет-а-тет».

В красоте заглавных букв
Из Кириллицы
Проступает дивный лик
Русь-кормилицы.

Чтили Матушку в ответ
Дети русые,
Все названия от них
были вкусные.

По овражкам ручейки -
"ежевичные",
Рядом лес с опушками
"земляничными".

Деревеньки, городки -
сплошь былинные,
если песни за столом-
то старинные.

Но позарились на нас
чужеземцев тьма,
мало им своих хлебов,
да посевов льна

На непрошенных гостей
поднялась страна,
Победила, а теперь,
в нищете сама.

Появились там и тут
"Погорелово",
"Пепелищево", "Запруд",
"Переделово",

"Новостаринская" есть
и тернистый путь,
чтобы заново писать
с красной буквы "Русь!"

Посвящается Нине Викторовне Плаксиной,
автору поэмы «Наташа – Таша – Натали».


Поэт бессилен перед клеветой,
перед притворной похвалой и лестью,
возвысившись над «жадною толпой»
он вышел на дуэль во имя Чести.

Спеша спасти от сплетен Натали,
от домыслов, гулявших в Высшем Свете,
нам Пушкин спел о «жёнке», о любви…
Свет промолчал, когда Дантес ответил...

Как гимн - «Наташе – Таше – Натали»,
поёт перо маститой поэтессы,
преодолев завалы клеветы,
любуясь «Ангелом» вслед за поэтом.

Перелопатив кипы дневников,
доверием изящно правда взмыла –
седая женщина сквозь тьму веков
прочла: « Любима мужем и любила».

Ах, как в груди при этом защемило…

Трещал морозище, нещадно,
в пути застигнутых, мурыжил.
В ответ его многоэтажным
мужик послал…и этим выжил.

Иное в засуху: старушки
сумели (как не подчиниться)
на светлый лад настроить души,
чтоб сообща на дождь молиться.

А жизнь есть жизнь: чуть отпустило,
все за столом, в одной избушке,
от первача, вина из сливы,
поют с картинками частушки.

От юных жён мы чаще слышим: «Нет»!
А если «Да» - нередко со слезами,
всё изменяется с теченьем лет,
когда от возраста меняются ролями.

Для женщин неожиданный итог:
теперь её сердечко барабанит,
теперь она просительно шепнёт:
« НЕ протопить ли, милый, на ночь баню?!»

Считается, «в начале, было Слово»,
у рыбаков, естественно, другой ответ:
любой рассвет берёт начало с клёва,
слова потом, когда поклёвок нет.

Когда-то очень хорошо учили:
есть следствия – тогда ищи причины,
изволь перепроверить что открыли,
в Природе нет законов очевидных.

Тем паче у людей, одни догадки:
мы думали, что наши мысли тайны
и не играют с нами в игры прятки,
и нам не лгут. Как это ни печально,

но тайное со стороны прозрачно.
Чтоб не дразнить всевидящего Ока,
от дум своих свои же думы прячем
оставшись добровольно одиноки.

Зима решила, может всё же
изобразить автопортрет,
а то действительно негоже,
когда ты есть, а вроде нет.

Сменив предзимье накануне,
и это в первый день Весны,
когда в проталинах проснулись
досрочно первые цветы,

она всю ночь себя ваяла,
снежок трусила на сады,
к утру естественно устала
и, невзирая на мольбы

цветов, в мороз полураздетых,
легла в овражке почивать,
но Март, естественно на нервах,
старуху стал увещевать,

мол, поломала все приметы,
грядущий день не предсказать,
каким-то будет это лето?
когда рассаду в грунт сажать?

Пока они пикировались,
пригрело солнышко, да так,
что из оврага доставали
промокший шарж на Шапокляк.

И всё ж зимы, хотя б возвратной,
с надеждой ждём как в детстве мы,
там были все в фуфайках ватных
«в мороз и солнце» влюблены.

Царь Берендей любил леса,
берёг от тли и сухостоя,
валежник бедным раздавал
на отопление печное.

в своём дворце по вечерам
он колдовал над древесиной,
иСкал цвета, полировал,
до блеска яшмы с турмалином.

Прослышав эдакую весть,
хозяйка гор заревновала:
- Как можно деревянный кол
сравнить с богатствами Урала?»

Естественно третейский суд,
на нём вопросы и ответы,
там для судьи ужо внесут
вещь.доки горкой самоцветов.

Был Берендей на волоске
стать по суду всю жизнь банкротом,
но видно заблуждались те
кто счёл мужчину сумасбродом.

В последнем слове от царя,
был тот, на чём с судьёй сидели?
И задан был вопрос не зря -
скамейки сделаны из ели.

Не дорогие,что ж с того,
но древесина - это что-то:
на ней сидеть и то тепло,
а на камнях простудишь попу.

Я много б мог побасен разных
на сон грядущий рассказать:
и деловых, и несуразных,
и тех что нужно толковать.

Другое дело в русских сказках
где так и веет волшебством,
где зло не прячется за маской,
где всё кончается добром.

Но в жизни, ох, не всё так просто:
спустившись на земь с облаков,
дышать не дышится от роста
в стране жулья и дураков.

Ну, этим Русь всегда болела
и в этот раз переболит,
когда сыны в рубахах белых,
в них русский дух огнём горит

Словно проволокой ржавой
сшило тощие снега
прошлогоднею отавой –
что Зима, что не Зима.

Нет сугробов вровень с крышей!
Грязь и лужи – стыд и срам!
Где теперь дневалят мыши?
Где приют тетеревам?

Для травы хорошей нужно
чтоб деревня ожила,
чтоб стада весною дружно
проутюжили луга,

чтоб малиновые звоны
поддержал пчелиный гуд -
вот тогда чертополохам
в дебрях место, а не тут.

Никогда не позабуду
на буграх цветочный бал.
Мы из детства, мы оттуда
где был звёздным сеновал.

Двое. Ночь. Туман. Признание.
Друг за дружкой бегали по полю.
В детстве это состояние
называлось первою Любовью.

Без налёта блуда и греха,
осторожно в щёчки целовались,
ложе, выбирая впопыхах,
став двойной звездой на сеновале.

Миг восторга остудила грусть,
и печаль, что он неповторяем.
Разойдясь с развилки "Млечный Путь",
мы не сразу осознали что теряем
ночб

Старики, что у окон дневалят,
не припомнят года без зимы.
Было, что задержится вначале,
так потом завьюжит до весны.

Снег по пояс – костерили Зиму,
снега нет – её же костерим.
Мы с погодой точно побратимы:
то не надо, это не хотим!

Что желаем – наше погребное,
ни к чему травиться привозным,
а букет от ягодных настоек
разве с тем, ненашенским, сравним?

Ставь, старуха, плошку с огурцами
и рассол, как дополненье к ним,
грузди - чтобы плавали в сметане
и графинчик, лучше не один.

Заведи блинов! Уже готовы!?
Ну так про погоду погодим.
Для разгону наливай терновой,
а потом про жизнь поговорим!

В эпоху перемен и катаклизмов,
особенно когда меняют строй,
нас будто пропускают через призму
бракуя, кто с бунтарскою душой,

кто до сих пор былые идеалы,
не предали, тоскуя о былом,
кто вынужден трудиться на завалах
от прежней жизни, пущенной на слом.

Стыдясь за те, былые анекдоты
(не с них ли обесценили страну?),
наверно зря не драли наши ж…ы
отцы и деды, выстояв в войну.

Мы верили, что наш Союз единый,
что общая Победа навсегда.
Не сберегли, теперь за нас обидно,
что вновь Державой правят господа.

От души, на всю округу,
чуть светает поутру,
петухи кричат друг другу:
«Мужики, ку- ка- реку».

Не кричится? Схлопнут крылья,
а потом пробьют бока -
молодые так и любят,
чтобы пыль до потолка.

А потом с плетня для клушек,
чиркнув гребнем о Зарю,
голосят на всю округу:
«Мужики, ку-ка-реку».

Раскудахчутся несушки
от восторга: «Наш-то, наш,
по второму с нами кругу,
вновь готов на абордаж».

Тут соседская молодка,
будто зёрнышко нашла,
в низком старте наклонилась,
взгляд кося на петушка...

пусть побегает бедовый,
вот потом через года…
а сейчас ...опять за новой...:
Хором:
« Петя,Петя,
куд-куда?!

В деревнях досуг ребячий
был с оглядками на возраст:
кто в лапту гонял, кто в мячик,
кто с азартом в «подкидного».

До поры шалаш двухместный
(хит весеннего сезона)
был как в песне «тили-тесто»
райской кущей для влюблённых.

За смущённые улыбки,
им на свадьбе пожелают,
чтоб жених был самым-самым,
чтоб невеста – самой-самой!

Грудь болит, спина устала,
скинуть годик бы, другой.
– Обними как есть такая.
– Обниму как есть такой.

Блики звёздные мерцают
на висках ночной порой.
– Ты немножечко седая.
– Ты немножечко седой.

Ночь разгладила морщины,
стал волшебным облик твой.
– Ты как прежде молодая.
– Ты как прежде молодой.

На губах то соль, то сладость
делим поровну с тобой.
– Поцелуй меня, родная.
– Поцелуй меня, родной!

Утром всё как накануне:
в суматохе день-деньской,
даже солнышко ревнует,
за объятия с тобой.

Грудь болит, спина устала,
скинуть годик бы, другой.
– Ты желанна мне такая.
– Ты желанен мне такой.

Зима каприза ещё та:
не может, чтоб без канители.
«Да-да !»– поддакнули метели.
«У-вы» - завыли провода.

С утра посыпали снега.
Где по колено, где по плечи.
Аврал, лишь дед на русской печи
шепнёт сквозь дрёму: «Лепота».

Выжить, выжить, выжить.
Племя пошло на убыль.
Выждать, выждать, выждать.
С голода тает удаль.

Дрожью, дрожью, дрожью
сердца раскачали твердь.
Ложе, ложе, ложе,
ложе покинул зверь.

Туже, туже, туже
засада сплошным кольцом.
Зверю для жизни нужно
страху смотреть в лицо.

Чтобы,чтобы,чтобы,
в прыжке перепрыгнуть смерть.
Рыкнул вожак утробно,
стрелков ослепил рассвет.

Прелесть какая,
дивы лесные,
ягодки алые,
листья резные.
Тонкие талии,
музы поэтов,
музы осенние
«Бабьего лета».
Гроздья тугие
взору отрада,
до стужи по вкусу
даром не надо.
После мороза,
радость так радость:
горькой срываем,
а помнится сладость.

Несчастней праведных на свете нет,
лишь стоит ненароком оступиться,
чтоб потерять покой, чтоб много лет
содеянным покаявшись казниться.

Другое дело кто живёт во лжи,
кто лжёт бессовестно и без зазрений,
лжёт, чтоб устроить праздник для души:
«День Лжи большой и без ограничений!».

Поймают – неприятный эпизод
случается и в их судьбе с годами,
но всё прощает наш простой народ:
лжецу за ложь, умытую слезами.

– Так кто ж из Вас счастливее, друзья? –
спросил я эту тему развивая.
В ответ воскликнули:
– Не я!
– Не я!
Кто лгал из них? Я до сих пор не знаю!

Под хохлому расписанный лубок
оброненный, смирился обречённо:
кому он нужен из простых досок
и крепежей из высохшего клёна.

А было время сыну от отца
нарядную картину завещали.
там домик их, знакомые места
и русские загадочные дали.

Деревни обезлюдели. Лубок,
с остатками сусальной позолоты,
из любопытства кто-то подберёт
и разглядев воскликнет: «Это что-то!!!»

Из семи чудес на свете
Сохраняются поныне
Пирамиды треугольные
В египетской пустыне.

Потому и сохранились,
Что построены в пустыне.

Остальные растащили
По кирпичику, по камню.
Даже у Семирамиды
Из-под носа у охраны,

Чтоб была Семирамида
С окружающими равной.

Над Фаросом, во спасенье,
вознесли маяк над миром,
чтоб потом его всем миром
умыкнуть на сувениры.

Плюсик есть: с тех пор от Фары
нам на суше светят фары.

Но тщеславия предела
Видно, не было и нету –
Грезят царские особы
Про восьмое чудо света,

Удивить планету чтобы,
только чуда больше нету.

Удивляется планета:
Чуды есть, а чуда нету

Мужская гордость допускает не спроста:
пред женщиной не стыдно преклонить колени
за нежность, за любовь, горячие уста
и за практичность в дни ответственных решений.

Дарующую Жизнь мы чтим сложив перста.
Жизнь, это высшее в гармонии Вселенной!
Жизнь, это лучшее наследие Творца!
От Бога Богово!
Создавший женщин –
ГЕНИЙ!

Склоны, лыжи, трамплин,
ребятня как один
протоптали лыжню – эко радость!

С горки самой крутой,
пусть с разбитой губой,
научились не падая падать.
***
Взгляды, бантик, портфель,
соловьиная трель
и бессонная ночь до рассвета.

Тайны спрятав во мглу
возвращались к утру
в предвкушении скорого лета.
***
Платье, ленты, фата,
до церквей суета
завершалась малиновым звоном.

От объятий пьяны
в ярком свете Луны
целовались под «Марш Мендельсона».
***
Испытали сполна
наши чувства до дна,
в жизни рядышком горе и радость.

Счастье вновь обрести
помогает в пути
навык с детства не падая падать.

«В своем воображении я свободен рисовать как художник.
Воображение важнее знания. Знание ограничено.
Воображение охватывает весь мир.»

Альберт Эйнштейн




Нас приютивший Мир непрост,
один такой окрест,
о жизни жизненный вопрос
предложит за присест

решить,

но так подать его,
что только между строк
тот, кто копает глубоко
на дне б нащупать смог

ответ,

подаренный судьбой
в стране кривых зеркал:
следы бегущих по прямой
слагаются в овал.

Понять такое

нелегко,

особенно итог:
то,что в пространстве далеко,
в полёте с ноготок.

«Всё относительно»

– Эйнштейн

научно доказал
и все различия полей
единством объяснял.


* А.Эйнштейн пытался до конца своих дней
выстроить теорию единого поля.

Снежинки как-то неохотно
являлись к нам до Покрова,
теряясь в сумраке дремотном,
где прела сонная трава.

Взяла природа передышку,
в туман укутались сады,
дым из трубы стекал по крышам,
просев под тяжестью воды.

Всё изменилось в одночасье,
когда запел в печах огонь
под дробный треск углей на счастье,
швыряясь искрами в бездонь.

Не потерпев самоуправства,
сошёл на землю снегопад.
Пришла пора достать салазки –
зима настроилась на лад.

Мы чужие и в чужой карете,
в тесноте ни охнуть, ни вдохнуть.
С облучка за нас на этом свете
кто-то правит, выбирая путь.

Не заботясь надо ли, не надо
нам туда, где нас совсем не ждут.
Так и едем в той карете рядом
не в аду, а все-таки в аду.

Под дугою не звенит как прежде
колокольчиков дорожных медь.
На свободу нашу и надежду,
этот кто-то опускает плеть.

Эй, возница, а ведь кони стали
и давно повозки не везут.
Видно, как и нас коней достали
плеть тугая, сыромятный кнут.

Я сегодня вызовусь в ,,ночное”,
растреножу на лугу коней.
Захотят, пускай идут со мною
без седла, уздечек и ремней.

Нам не надо столбовой дороги,
вдоль дорог бастыльник и бурьян.
Нам туда, где пеленает стОги
за рекою в тишине туман.

На лугах в раскрытые ладони,
с хороводом падающих звезд,
от избытка чувств уткнутся кони,
кони тоже чувствуют всерьез.

Рано утром батожок ли, посох
подберу и поймой вдоль реки
мы уйдем туда, где бабы в косах,
где живут простые мужики.

Запомнилось в «Американской трагедии» Теодора Драйзера его рассуждения о том, что около ста процентов людей живут и умирают так ничего и не поняв в этом мире. Прошу прощения за вольный пересказ цитаты по памяти.

Антиподы

По Драйзеру, почти что сто процентов
живут в непонятом с рожденья мире,
взор ограничив площадью квартиры
до некоторых знаковых моментов:

влечение, жена, работа, дети,
компьютер, внуки, дача, телевизор,
про женщин шоу, женские капризы,
горячих сплетен обо всём на свете.

Процента полтора у них,не больше,
нуждаются в какой-нибудь идее,
от коммунизма до свободы геев,
до демократий в США и Польше.

У нас напротив, полтора процента
которые не могут не поганить
и большинства, которое не станет
чернить огульно Власть и президента.

Я горжусь страной, за то что в мире
никому не мстит из-за угла
и не мочит никого в сортире,
а могла бы – совесть не дала.

Жить по совести – святое дело!
и сей крест сквозь тернии нести,
с ним не раз сыны в рубахах белых
отстояли в сечах "соль земли".

Там где совесть - унижать не смеют,
там где совесть - стало меньше зла
и всё громче шёпот: " Честь имеем" -
значит совесть у страны жива.

Русь моя, и я горжусь тобою,
что не мстишь, не бьёшь в "колокола",
а людей цепляешь за живое,
чтобы совесть голос обрела.

Дикий мёд и дикая малина,
дикий лук и дикий виноград,
с ними, после лугового тмина,
покупного больше не хотят.

От корней лечебных вплоть до кроны
нас врачуют летом и зимой
на десерт из братины с поклоном
медовухой с ягодой лесной.

Сортовые, в пику низкородным,
ценниками душу бередят,
сами же с оглядкой,осторожно,
вкус у них крадут и аромат.

Впрочем, это дело-то пустое,
всё зависит в жизни от корней,
если выбрать почву неумело,
урожай сгниёт за пару дней.

У дичков такой проблемы нету,
выбирают сами где расти,
потому и вкус у них отменный,
что свободны в выборе земли

Заря развеяла дремотный сумрак,
и на рассвете грянул птичий хор,
с ним даже ворон, не имея слуха,
в такт засучил ногами о забор.

За триста лет (и это достиженье),
чтоб от восторга спевку не сорвать,
дождавшись паузы прокаркал с умиленьем:
"Эх, хорошо-то как, едрёна мать!"

С утра от рос,
росой от кос,
от пчёл и ос
рябил покос.

В крутом пике,
в палящий зной
ослеп слепень,
стал сам не свой.

Пал на валок,
с него в стерню.
Косцу вскричал:
"Ну, догоню!"

Пора и впрямь
охолонуть,
отбить косу
передохнуть.

А там, ужо,
стога вершить...
Трудна стезя,
но это жизнь.

Халява - лёгкая удача,
для большинства по мелочам,
пока в глазах не замаячит
“подстава, SOS, самообман”.

Нас, согласимся, на халяву
блазнит всеобщий дефицит
и стыд за мощную державу,
в которой всё по швам трещит.

Сам не урвёшь,оставят с носом,
халява - меньшее из зол,
на днях на рынке папиросы
почти бесплатные нашёл

Ведь не курю, а без вопросов
я прозапас скупил отрав,
пускай лежат и греют душу,
то, что остались из халяв.